Так что неудивительно, что работа шла все медленнее и медленнее, а заседания превратились в площадку для борьбы между чисто парламентской (а точнее, «советской» моделью с вертикалью Советов), которую продавливал Руслан Хасбулатов, и чисто президентской, которую, соответственно, двигала ельцинская команда. За всеми этими теоретическими дебатами стояли очень практические вопросы: кто кому подчиняется и кто будет контролировать российское правительство.

Пока юристы спорили, политический кризис резко нарастал: многократно перелицованная Конституция РСФСР (более четырех сотен поправок!) стала сама источником конфликтов. В ней накопилось столько взаимоисключающих положений, что любой из политических оппонентов мог одинаково убедительно и вполне конституционно обосновать свою позицию.

Ситуация очевидным образом становилась тупиковой.

Конституционный процесс вышел на финишную прямую только после резкого обострения политического кризиса: депутаты попробовали отстранить Ельцина от должности. Попытка не удалась. И тогда возникла идея вынести спор президента и парламента на референдум, который запомнился всем по формуле «Да-Да-Нет-Да».

Когда стали готовиться к референдуму, Борис Николаевич и позвал меня с Алексеевым, как нынче бы сказали, в свой «конституционный проект». Сергей Сергеевич считался ключевым юристом еще в Верховном Совете СССР. Меня Ельцин тоже считал юристом не рядовым. Вот нам обоим он и предложил срочно подготовить окончательный текст Конституции, чтобы, как он сказал, «не идти к людям с пустыми руками». То есть идея заключалась в том, чтобы президент пошел на референдум с чем-то вроде «плана будущего» для страны. Он хотел не просто поставить вопрос о доверии себе, но и показать людям, а что будет потом.

Как мы работали с Алексеевым?

Мы сразу договорились, что оба откладываем свои личные проекты в сторону. Потому что к тому моменту уже не было речи о написании классической конституции. Нам надо было решать с помощью текста нового Основного Закона нетривиальную политическую задачу.

Дело в том, что обычно в истории конституции принимаются, чтобы закрепить согласие элит по поводу новой системы власти и принципов отношений, оформить так называемый «общественный договор». А у нас никакого согласия и близко не было: кризис по всем направлениям, общество расколото. Противостояние элит вылилось, как я это называю, в «эпизод гражданской войны» в октябре 1993 года. И хорошо, что этот «эпизод» ограничился Москвой.

Поэтому мы решили идти «от противного»: раз конституция не могла быть продуктом общественного согласия, то надо сделать так, чтобы общественное согласие стало результатом принятия Конституции.

Наши с Сергеем Сергеевичем споры и разговоры на эту тему в итоге вылились в написание всего трех листов текста.

На первом листе мы договорились записать «точки согласия» — принципиальные вопросы, которые к тому времени уже перестали быть яблоком раздора. По ним в обществе был либо полный консенсус, либо их поддерживало большинство.

Например, ни коммунисты, ни демократы — никто не спорил против таких позиций, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью» или что «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ».

Абсолютно все были согласны, что Россия — это федеративное правовое государство.

Никто уже не выступал против разделения властей. Всем на собственном опыте было понятно, что такое разделение необходимо.

Было полное согласие и по поводу многообразия — политического, идеологического, форм собственности.

Все, даже российские коммунисты, нахлебавшись всевластия КПСС и споров на тему шестой статьи Конституции СССР[23], выступали за многопартийность.

За прошедшие десятилетия все были по уши сыты одной идеологией. А потому у нас появилась статья тринадцатая, которая гласила, что у нас должно быть идеологическое многообразие и никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной для всех. То есть все были согласны, что государственная идеология запрещена и что это не предмет конституционного регулирования.

Вопрос о частной собственности тоже к тому времени перестал быть дискуссионным. Конечно, оставались нерешенными более тонкие, практические вопросы — о собственности на землю, о формах приватизации, — но положение о том, что собственность в новой России может быть как частной, так и государственной, уже не являлось предметом спора.

Полное согласие было по формулировке, что Россия — это светское государство. Никто даже и не думал, что страна должна стать православным, теократическим или атеистическим государством. Именно — светским, где церковь отделена от государства, нет обязательной религии, но есть свобода вероисповедания, как и право быть атеистом.

И еще одну позицию мы записали на этот лист (правда, исключительно по настоянию Сергея Сергеевича, за что я перед ним снимаю шляпу) — это формулировка: «Российская Федерация — социальное государство». Я, нужно сказать, тогда яростно возражал Алексееву, все твердил, что «это не юридическая, не конституционная терминология». А он мне в ответ: «Сергей, мы выходим из коммунизма, мы живем с теми людьми, которые нашу страну создавали, живут в ней. И сейчас не сказать о том, что социальный характер хотя бы как цель является ориентиром для всего государства, будет нашей с тобой огромной ошибкой».

Поэтому и появилась седьмая статья Конституции РФ, установившая социальный характер нашего государства.

Кстати, впоследствии именно она стала любимой статьей конституционных судей, потому что всегда позволяла, будь то дело чернобыльцев или дела, связанные с какими-нибудь другими социальными выплатами, пенсиями, пособиями, трактовать ситуацию через эту самую седьмую статью: да, рыночная экономика, да, частная собственность, но государство также имеет конституционную обязанность сохранять социальный мир и выполнять обязательства социального характера.

Все эти вещи были абсолютно понятны, общеприняты и стали первой точкой для «наращивания согласия» между всеми политическими силами. Но я горжусь тем, что мы с Сергеем Сергеевичем придумали изложить эти «заповеди» в первом разделе Конституции под названием «Основы конституционного строя». Причем защитили этот раздел так, что изменить его можно только путем референдума или путем созыва специального Конституционного собрания.